Новокрещение

«Кому Церковь не мать, тому Бог — не Отец». Обратившись к Православию, мы узнаем, что Истина — одна, Церковь — одна, и нет другого пути спасения, кроме Православия. Возникает вполне закономерный вопрос: как же спасутся многочисленные народы земли, которые и не подозревают о существовании Православной Церкви? В этой рубрике мы собираем жизненные истории, подтверждающих слова Спасителя: «Стучите, и отворят вам». Господь не скроется и не отвергнет того, кто всем сердцем ищет Его. На любом континенте, в любой точке планеты, теперь и прежде Он обращается к каждому. Если среди ваших знакомых есть обращенные в Православие иноверцы, поделитесь с нами их историями.

Гурамчик

Я рано научилась читать, у отца была замечательная библиотека. Меня собирались отдать в школу уже в шесть лет. Но за две недели до 1 сентября 1992 года началась война. Сухум захватили, начались грабежи, обстрелы, все пошло под откос, и в школу меня не отдали. Первые недели отец меня даже на улицу не выпускал, однако в сентябре 1992-го он ушел добровольцем воевать за абхазов, от него долго не было известий, а мама продолжала ходить на работу. Конечно, я вопреки маминым наставлениям на полдня тайком убегала из дому. Насмотрелась на валяющиеся трупы. Наигралась с гильзами и пулями, бросая их в костер. Забегала в море при звуках стрельбы, думая, что в воде я в безопасности. Помню, как-то пугала на пляже таких же бесшабашных мальчишек, зажав в руке гранату с вырванной чекой, и только насладившись их ужасом, забросила «игрушку» в воду…

И все же от воспоминаний своего военного детства я содрогаюсь меньше, чем когда вспоминаю свои подростковые годы. Из нашей детской компании на всю жизнь запомнился мне маленький крепенький мальчик лет пяти Гурам. Он много и мило лепетал об «Алляхе», «исляме» (так он говорил), священном Коране. Я тогда знала, что мои предки были мусульмане, но семья моя, как и семьи моих подружек, была нерелигиозная — и рассказы Гурамчика мы слушали, как сказки.

Из всех нас я особенно верила мальчику, ведь у моего папы-археолога был дома целый музей «древностей» — на многих из них были арабские и персидские надписи, и папа мне прочитывал их. Там тоже говорилось об Аллахе. Я взяла из отцовской коллекции древний позеленевший бронзовый обломочек с мусульманским полумесяцем, прочно обвязала его ниткой и надела на шею, на манер крестика, который я видела на православных детях.

Однажды наш маленький миссионер рассказал нам о намазе, ежедневной молитве. Мы, малышки пяти-восьми лет, темным осенним вечером под моим руководством стащили половички из-под нескольких разграбленных квартир, вышли в глухой дворик и во главе с Гурамчиком стали на эти половички на колени. Начавшийся грохот обстрела добавил фантастичности нашему поступку. В момент этого нашего очарования мина попала в оставленный дом, из которого мы только что вышли, и нас накрыл дождь строительной пыли. Одна из моих подружек потеряла сознание, но быстро открыла глаза и зарыдала, другую безостановочно тошнило… И только я через несколько минут в оглушенном состоянии на четвереньках поползла к завалившемуся на бок Гурамчику. Вместо глаза и щеки мальчика было темно-красное пятно с комочками, на которое налипла желтая пыль. Кровь еще лилась, жилка на шее пульсировала. Но на руке (я уже хорошо знала, как проверять, жив ли человек) пульса я нащупать не могла. Я, шатаясь, встала, попыталась поднять его тело на руки, но не хватило сил. И тогда я взяла его за руку и потащила за собой по засыпанному пылью и обломками двору, оставляя пятна крови. Через несколько минут я сама потеряла сознание, и уже моим подружкам пришлось бежать за подмогой…

Стоит ли говорить, что это событие способствовало тому, что я вскоре стала правоверной мусульманкой?

Уход

Первой ушла мама. Однажды в декабре 92-го она не вернулась с работы, а наутро меня разбудил звонок в дверь. Наученная мамой, я, не открывая, сказала по-грузински «никого нет дома» (мама говорила, что солдаты-мародеры устыдятся вламываться в квартиру и пугать маленькую девочку — ох, знала бы она, что я к тому времени повидала на сухумских улицах). Но в ответ на мой «пароль» раздалась целая тирада по-грузински добрым женским голосом. Языка грузинского я не знала, из всех слов поняла только «Лиана Чанба» — имя и фамилию моей мамы. — Лиана Чанба — моя мама, — сказала я по-русски. — С твоей мамой несчастье, девочка, — с акцентом сказал мужской голос из-за двери. — Я не открою, — четко ответила я. — У тебя есть родственники? Можешь им позвонить? Мы подождем под дверью, — сказали мужчина и женщина оттуда.

У меня есть двоюродная сестра, тогда ей было двадцать лет. Через полчаса после моего звонка ее папа и целый отряд других мужчин, вооруженных чем попало, прибыли «спасать Амину», то есть меня. Но вместо этого они внесли мертвое тело моей мамы в мятой одежде, с мученически сжатыми запекшимися губами. Как мне потом рассказали, обнаженное мамино тело грузинские военные выбросили с грузовика в придорожный пруд в нескольких километрах от Сухума; вслед за ней полетела одежда. И только благодаря паспорту в кармане ее жакета маму перед похоронами доставили нам домой. Принесли ее тоже грузины — добродетельная молодая семья, которая после войны вынуждена была выселиться в Грузию.

После смерти мамы двоюродная сестра переселилась в наш дом. Дело в том, что у нее появился парень из махаджиров (эмигрантов, которых выселили еще в 1880-х годах из Абхазии в Турцию; махаджирство — одна из величайших трагедий истории абхазского народа). Избранник сестры тогда не говорил по-русски, знал только абхазский и турецкий; он приехал добровольцем сражаться за свой народ и был (и остался) не просто мусульманином, но и практикующим суфием. Из-за него у сестры были конфликты с родителями, потому для нее возможность переселиться в мою квартиру и «заменить Амине Лиану» была спасительной. С сестрой мы кое-как перезимовали.

При весеннем наступлении (неудачная попытка абхазских ополченцев взять оккупированный Сухум) погиб мой отец. Никаких подробностей и даже места его погребения мы так и не узнали. Летом 93-го я опять играла гильзами и бегала с подружками смотреть на расстрелянных. Мы, сироты войны, уже ничего не боялись. А еще я вместе с сестрой совершала намаз и читала русский Коран. Мы не раз говорили с ней о том, что вот грузины, православные, убили маму и папу, совершили тысячи злодеяний в Сухуме… А чеченцы, мусульмане, поддержали чужой им полуправославный абхазский народ, и теперь воюют за нас. Разве могли быть еще религиозные сомнения при такой постановке вопроса? И даже то, что за нас сражались православные казаки, меня уже не могло остановить. Кровь маленького Гурама (как давно это было! как я выросла с тех пор!), словно пепел Клааса, стучалась в мое сердце… В октябре 93-го парень сестры вернулся, они поженились. И мы стали жить втроем — как дружная мусульманская семья.

Падение

Прошло больше семи лет. Приближался новый 2001 год, «миллениум». Я, четырнадцатилетняя, ждала от этой даты чего-то решительного и романтического. Был парень, который мне очень нравился, и, честно сказать, я догадывалась, каким нехорошим может быть «миллениумное» свершение, связанное с ним. Моя религиозность сопротивлялась этим липким мечтам, но они все равно побеждали. Я еще не сказала этому парню о своих чувствах, но была очень влюблена в него и говорила себе, что готова отдать ему все. Мы встречали Новый год в компании друзей, на берегу Баслы. Было вино, чача; и среди ночи этот парень, видя мою нескрываемую симпатию, спросил меня: «Хочешь, я тебя украду?» Я кивнула головой, он унес меня… и мое детство закончилось.

Самое страшное, что после моего падения он начал избегать меня. Я рыдала, ждала его под домом, но он обходил меня дворами, по телефону просил говорить, что его нет дома. Тогда я задумала зайти в море с головой и погибнуть, утопиться. Вечером на пустынном пляже зачем-то разделась и пошла, но ледяная январская вода сковала меня. Я не смогла идти дальше… и осталась жить. Выйдя на берег, я прорыдала полночи, а потом пошла на набережную. Дрожащую девушку подобрали быстро.

Я решила отомстить своему обидчику тем, что «пойду по рукам». Так начались месяцы, годы кромешного ада. Описывать вслух многие подробности невозможно, но и сейчас все эти деяния со мной, они преследуют меня и жалят неимоверно. Слава Богу и за то, что я смогла рассказать, как к этому шла. Я сбежала из дому. Сестра с мужем меня нашли, вернули, пытались помочь, вели долгие беседы. Но во второй раз я со скандалом ушла и с несколькими подругами по «профессии» сняла домик у слепой старухи в предместье.

При всей мерзости своего образа жизни я не забывала ни ежедневный намаз, ни другие обращения к Аллаху. Мы говорили себе, что уподобились гуриям райского сада-дженнета еще здесь, при жизни, что мы приносим радость раненым душам наших ветеранов, даже находили в Коране что-то вроде оправдания нашему падению. Мы еще и осмеливались проповедовать всю эту чушь милиционерам, чем изумляли даже видавших виды служителей порядка («Таких идейных … я еще не видел!»).

Спасение

Но как беда пришла на Новый год, так на другой Новый год — 2005-й — нежданно явился спасительный луч. Мы с подругами «работали» в одном горном селе невдалеке от зоны российских миротворцев на Военно-Сухумской дороге. Один из русских офицеров, отличавшийся от других бородатостью, типичной мужицкой русской внешностью, неожиданно, проходя вечером 31 декабря 2004 года мимо меня, велел выйти к такому-то заброшенному дому в час ночи. Я с ужасом подумала, что не смогу отметить с девочками Новый год, как собиралась, подумала было «забить» на неожиданного клиента. Но в час ночи, повинуясь какому-то предчувствию, убежала из-за стола, пришла.

Офицер с нетерпением ждал меня. Он подарил мне пакет с какой-то книгой и никуда меня не повел. Прямо у стены заброшенного дома он начал говорить… о Христе. Я, с жаром от выпитой новогодней чачи, заговорила об Аллахе. Мы проспорили до первых лучей рассвета. Вернувшись в очередное съемное жилье и выспавшись, я взяла книгу и зачиталась (ведь я уже несколько лет не читала книг, а до четырнадцати лет так их любила). Это был Достоевский, «Преступление и наказание». Меня сразу же поразила моя «коллега» Сонечка Мармеладова. А когда я дошла до чтения Евангелия Сонечкой для Раскольникова, я заплакала.

Несколько дней я околачивалась вблизи российских постов, желая еще услышать о Христе. Но мой знакомец больше не появлялся. И тогда я поехала в Новый Афон. В монастырь я попала рождественским утром, Литургия подходила к концу, храм был полон до отказа. Я только хотела было спросить у какого-то проходящего батюшки сама не знаю что, как меня саму строго окликнули: «Что, соня, опоздала на исповедь?» Я была поражена как громом, услышав, как мне показалось, имя Сони из Достоевского. Почему-то я кивнула утвердительно, мол, да, опоздала, и прошла за батюшкой к аналойчику. Он склонил голову ко мне, но я вдруг почувствовала комок в горле. Несколько долгих страшных секунд я хотела, но не могла ничего сказать. Потом с огромным усилием я произнесла взятое у Достоевского слово: «Я — блудница». Батюшка не расслышал и переспросил. Меня бросило в слезы, в жар. И тогда я, всхлипывая, повторила эти слова. «Я — блудница». И от стыда упала лицом на крест и Евангелие, закрывшись руками. Батюшка молча поднял меня, отвел к сиденью у стены храма и строго приказал: «Останься до конца службы. Я подойду».

И я осталась. В это время началось Причастие. Оно длилось долго, больше часа, православные со всей Абхазии были тут. Люди с такими радостными лицами отходили от Чаши, что даже я сквозь свою боль улыбалась, на них глядя. И вдруг среди причастников я увидела одну свою «коллегу», русскую, Зою, которая уже несколько лет с нами не «работала». Зоя с изумленным взглядом подошла ко мне вместе с молодым человеком и младенцем на руках. «Аминочка, ты тоже покаялась, оставила… это», — защебетала она. «Почти», — со счастливой улыбкой проговорила я. Зоя понимающе кивнула и, увидев подходившего «моего» батюшку, убежала вместе со своей семьей (потом она очень способствовала моему воцерковлению и стала моей лучшей подругой).

А дальше были потрясающие беседы с батюшкой, с Зоей. Вскоре появилось твердое решение перейти в Православие, креститься. В это самое время в связи со смертью одного из родственников у меня появилась квартира в Сухуме, а благодаря Зое нашлась и какая-никакая работа (это было совсем чудо, у меня-то не было даже аттестата о среднем образовании). Серия этих и других счастливых совпадений убеждала меня, что я на правильном пути.

Перед крещением батюшка спросил, какое бы я хотела православное имя. Он сказал: «Тебя звать Амина, так пусть твоя святая заступница будет на ту же букву, выбирай себе: Анна, Алевтина, Антонина…» Я оставила это на его выбор. И тогда он решил: «Ты воистину воскресаешь от духовной смерти, так пусть ты будешь „воскресшая“, по-гречески Анастасия».

И вот я стала рабой Божией Анастасией (моя Зоя сразу прозвала меня Аминастей). Какой покой начал потихоньку наполнять мою душу после первого, второго, третьего Причастия! Мне кажется, что это тот самый покой, который был в моем раннем детстве до войны. И которого совсем не было в моем мусульманском детстве!

Осталось добавить, что благодаря Зое я целый год готовилась и сдавала курс средней школы на аттестат. А летом 2006 года, что уж совсем на грани фантастики, поступила в один из университетов в Ростове-на-Дону. И теперь вот временно живу в этом городе замечательных храмов, дружных приходских общин, казачьих традиций. Наконец, в декабре я с ростовчанами съездила в первое свое паломничество в Киев. И там меня постигло еще одно чудо, с которого я и начинала свои сумбурные воспоминания.

                                 Таинство, протяженное во времени

Меня всегда интересовало: какая связь существует между таинством крещения и смертью Иисуса Христа. А связь эта очевидна хотя бы из слов апостола Павла: «Все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились» (Рим. 6, 3).

Господь говорит: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет» (Мк. 16, 16). Но если мы предполагаем протяжённость веры во времени земной жизни, то о крещении обычно говорим в «одномоментном» понимании, то есть, в том смысле, что человек должен взять и окреститься. Это конечно так, и моменткрещения являет собой духовное рождение, но есть у понятия крещения и другой, «протяжённый» во времени смысл.

Апостол Павел говорит что «вера есть осуществление ожидаемого» (Евр. 11, 1), не только в том смысле, что верующий получит, в конце концов, то, что ожидал, но и в том смысле, что Царствие Божие мы должны осуществлять, воплощать в своей жизни. То есть вера – это именно делание, исполнение правды Божией. Вот то же можно сказать и о крещении. Крещение – это таинство распространённое, протянувшееся во времени человеческой жизни, таинство, тесно связанное с верой и образом нашей жизни.

Фото Gavroche.

В 20-й главе Евангелия от Матфея рассказывается о том, как мать братьев Зеведеевых просит Господа, чтобы им сеть по правую и левую руку от Него в Царствии Небесном. И вот Господь, между прочим, спрашивает у братьев: «Можете ли креститься крещением, которым Я крещусь»? И на согласие последних отвечает: «Крещением, которым Я крещусь, будете креститься».

Господь на этот момент уже был крещён во Иордане, были крещены и Его ученики, но тем не менее Спаситель говорит о крещении в будущем времени. И хотя мы знаем, что полное крещение «водой и Духом» станет возможно только после Пятидесятницы, но в этом месте речь идёт об ином.

Авторитетный толкователь Евангелия – Блаженный Феофилакт Болгарский поясняет, что крещением в данном случае Господь называет Собственное страдание и смерть, а так же страдание и смерть Своих последователей. Но не страдание и смерть вообще, а именно те, что претерпеваются ради Истины, по правде Божьей, вопреки «лежащему во зле» миру. Вот

Крещение Господне

именно эти скорби и делают нас причастниками Христа! В известной степени – это и есть содержание, суть таинства Крещения, которое, совершившись однажды, раскрывается и осуществляется во всё время нашей земной жизни и даже до последнего её момента и в вечности!

Как же нам важно об этом помнить особенно сейчас, когда главной «религией» мира стала религия гедонизма; когда наслаждение, удовольствие и комфорт считаются главными критериями полноценной жизни. Но вот в чём главная беда этой «общемировой религии»: стремление избежать, избавиться любыми путями от страданий, трудностей и проблем, достичь «лёгкой жизни», приводит к тому, что «лёгкость» эта, возведённая в принцип, оказывается как раз причиной многих безысходных страданий и мук. И скорби эти, в отличие от скорбей «по правде», не спасительны, а невыносимы, губительны для души, именно потому, что связаны со стремлением уклониться от Заповеди Божьей.

Господь говорит: «иго Моё благо, и бремя Моё легко есть» (Мф. 11, 30). И действительно, христианская жизнь, терпеливое перенесение связанных с ней скорбей, доставляет душе неизреченную отраду, даёт почувствовать хоть отдалённо причастность жизни Самого Бога. Это и есть отголосок той «совершенной радости», ради которой Господь пришёл в мир, и которая способна дать человеку силы в преодолении тягот земного существования.

«Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» — восклицает апостол Павел (Флп. 4, 13). Какие ликующие, победные слова! Но силу и глубину этих слов может понять только тот, кто день за днём, преодолевая трудности, продолжает креститься тем крещением, о котором говорит Господь. Только умирая ежедневно для греха, распиная плоть со страстьми и похотьми, мы обретаем надежду на воскресение со Христом.

И эта надежда есть средостение нашей веры!

О проблемах детей и молодежи в храмах

Размышления о проблемах детей и молодежи в наших храмах хочется начать с благодарности за саму постановку этого острейшего для Церкви вопроса, за озабоченность будущим ее, за доверие и стремление решать эти проблемы не административным путем, а в искреннем общении с клиром и паствой.

Нынешние беглые заметки, конечно, не в состоянии выявить поставленную проблему целиком; даже постановка вопросов требует времени, а тем более сбор материалов для ответов и их формулирование. Но свидетельствую, что поставив данный вопрос перед некоторыми прихожанами (матерями семейств, педагогами, подростками и студентами), я уже на другой день получил большое количество пространных, разносторонних и взволнованных, очень заинтересованных ответов.

А ведь это говорит о том, что всеми живо ощущается острота проблемы и что есть желание принимать участие в ее решении, и есть еще (не­смотря на упущенное время) доверие к духовенству в решении давно наболевшего.

Уверен, что следует отказаться от самой безответственной позиции: мол, паства сама во всем виновата, молодежь изначально испорченная, пусть с ней разбираются родители или милиция. Огрубляю специально, — никто под такой фразой не подпишется, — но многие оправдывают свою бездеятельность именно тем, что молодежь “не та, что раньше”.

Святоотеческий подход в том, что паства такая, какую дает Бог, и пастырь отвечает за нее, не перекладывая ответственность ни на кого. Также неверно стремиться “удержать” молодежь в Церкви во что бы то ни стало. Нас всех слишком долго насильно, кнутом или пряником удерживали из благих намерений там, где выгодно было власть имущим. Такой тоталитарный подход, процветавший от семьи до больших и малых общественных, государственных и негосударственных структур, не созидает Церковь, чужд ее духу.

Видимо, задачу можно поставить так: как открыть, показать молодому человеку, недавно переступившему порог Церкви, церковную жизнь во всей ее полноте и многообразии, как сделать его жизнь неотъемлемой частью жизни Церкви, чтобы он ясно увидел свою востребованность Церковью, как привить интерес и жажду к жизни во Христе, которая является в Церкви, как развивать этот интерес и утолять эту жажду?

Почему это сегодня труднее, чем раньше? Почему даже при добросовестном изучении опыта святых Отцов мы видим невозможность копирования их методов полностью? Только ли дело в языке общения? Видимо, отличие всех наших современников от людей христианского мира IV–XIX веков в том, что человек рубежа XX–XXI века, рождаясь, приходит в секулярный мир, который стремится утвердить автономное от Бога существование; все его устои оторваны от культуры Церкви; с малых лет каждый человек вынужден жить среди мировых ценностей, в которых Богу отведено место лишь в частной, индивидуальной жизни, а в ней остается все меньше места для чувства совести. Мир тщится показать, что обходится без Единого Истинного Бога-Творца, Промыслителя и Спасителя. Вот какие фундаментальные понятия в сознании и в жизни современного человека приходится преодолевать Церкви для вхождения в ее жизнь “само­цен­ного индивидуума”.

Но почему мы особенно выделяем среди пастырских проблем Церкви проблему молодежи? Если воцерковлять необходимо людей любого возраста, в чем отличие этой части нашей паствы, лишь начинающей жить? Здесь, видимо, стоит провести некое разделение и по возрасту, и по времени пребывания в Церкви, и по происхождению молодежи. Часть проблем остается общей, а о другой части придется говорить отдельно.

Фото: aleh69, orthphoto.net

1.

Грудные дети, дошкольники, младшие школьники. По определению, они появляются в храме с родителями и нынешняя тема касается их родителей — в основном людей достаточно молодых. К проблеме самых малолетних детей в храме безусловно относится создание благоприятной обстановки для их причащения, поддержания у малышей дисциплины, но не палочной, воспитание благоговейного отношения к богослужению и посильного внимания к основным его элементам. Здесь необходимо подчеркнуть важнейшую роль крестных родителей, пока не проявляемую, недооцененную в нашей практике. Именно с этих пор крестным следует становиться первыми помощниками родителям в церковном воспитании детей.

По словам Достоевского, впечатления, пусть неосознанные, полученные в раннем детском возрасте, не заменимы ничем, не пропадают и оказывают сильнейшее влияние на дальнейшую жизнь(1). Как важно, чтобы это были впечатления, полученные от пребывания малыша на Литургии, как много здесь зависит от того, какими людьми он окружен, чувствует ли вокруг себя настоящую церковную семью или толпу людей посторонних, холодных и безучастных! Вот с чего начнется развитие проблем молодежи в Церкви.

2.

Подростки и молодежь студенческого возраста из воцерковленных семей.Это по видимости наиболее благополучная часть молодежи, на которую в работе с другими категориями пастырю часто можно опираться. Но только по видимости. Главная ценность здесь — это, конечно, домашнее воспитание, которое не заменяется никакими школьными программами. Но в переходном возрасте эта ценность, казавшаяся неотъемлемой в детские годы, может расшатываться.

Подросток, начинающий критически относиться к окружающему миру, собственным опы­том, полученным в храме, проверяет идеальные установки, получаемые в семье (а иногда только декларируемые). Найдет ли он в священнике действительно отца, а не требоисполнителя, а в окружающих его в храме людях — действительно братьев и сестер? Сами эти понятия снова и снова возвращают нас к проблеме церковной семьи, церковной общины. Если благополучный ребенок не увидит, не найдет ее в храме — он будет искать ее в других местах, а в храм какое-то время (пока не ослаб контроль родителей) будет приходить по необходимой обязанности.

В отчужденности друг от друга, в отсутствии или в недостаточности крепких человеческих связей — одна из причин отхода от Церкви даже считавшихся надежными молодых людей: ведь жизнь готова предложить им и совсем иные общности и совсем иные ценности. Любой психолог скажет: все формальное и недоосмысленное, воспринятое лишь по привычке или “по послушанию” в этот период, как правило, перестает удовлетворять, перестает быть жизненно нужным.

Еще одна проблема у этой группы молодежи — разная степень и разное качество воцерковленности их родителей. Есть родители, которые и сами являются неофитами, стали христианами в зрелом возрасте и в детстве не имели опыта жизни в семье с христианскими традициями. Поэтому они, хоть и придя в Церковь, невольно строят отношения в семье по модели своих родителей, выросших в тоталитарном обществе. Как часто в таких семьях царит чрезмерная строгость, зажатость внутреннего мира, подозрительность ко всем, деление людей на “наших и не наших”, “своих и чужих”, отношение к которым меняется до противоположности. Когда один мальчик спросил другого, знает ли тот детский стишок, тот задрав нос ответил: “Я знаю только молитвы”. На этом их общение надолго закончилось.

Если установки в семье не меняются, мы видим и родителей, и детей одетых только в темное, с мрачными и угрюмыми лицами, считающих, что только такими и должны быть все православные. Глядя на таких людей в пору их жизни, которая должна быть самой светлой, вспоминается, что главное обвинение против христиан — то, что они безрадостны.

Конечно, далеко не все хотят быть такими и, как следствие, — уходят из Церкви. А причина не в Церкви, а ложном отношении к ней, в неверном понимании церковности. Думаю, что и здесь решение проблемы не только в чтении книг с положительными примерами, а в создании круга общения и среди сверстников, и совместно со взрослыми. Особенно важно общение семьями, которое предполагает не только времяпровождение, но и участие в общих заботах.

3.

Подростки и молодежь из семей нецерковных, только что или сравнительно недавно обратившихся ко Христу и к Церкви.

Отсутствие жизненного опыта — это то, что отделяет молодежь от других групп паствы (ведь человека “в годах” часто именно опыт собственной жизни приводит к вере и непосредственно в Церковь). Но названная часть молодежи отличается еще в большинстве случаев полной дезориентацией в жизненных ценностях, хаосом в сознании, в вопросах нравственности, в смысле жизни. Это, конечно, встречается и у более взрослых людей, но все же жизнь заставляет приобретать хоть какие-то устои, пусть не всегда христианские, но создающие некую стабильность.

Молодежь же наряду с дезориентацией приобретает и растерянность, полную неуверенность в самом смысле бытия. Об этом, кстати, свидетельствуют как об острой, болезненной проблеме родители из православных семей европейских стран, вполне благополучных материально, но духовные проблемы которых во многом сходны.

Педагоги, психологи, родители говорят о неслыханных ранее молодежных проблемах — о переполненности различными комплексами, о росте агрессивности и депрессий, о компьютеризации сознания и всего мировосприятия, о подмене реального мира, в котором тошно, миром виртуальным, о подавляющем влиянии рекламы и на интеллект, и на нравственную сферу, о формировании “психологии толпы”, когда недопустимо быть немодным, не как все, об алкогольной или наркотической зависимости, начинающейся во все более раннем возрасте (что прикрывается понятиями “слабоалкоголь­ные напитки” и “легкие наркотики”), об элементарном неумении общаться, выстраивать в речи причинно-следственные и другие логические связи и доносить их до собеседника и еще меньшее умение выслушать другого, понять и ответить на чужую позицию аргументированно и без оскорбления.

Все это чревато многими взрывами, которых общество боится, но к ним не готово. Вот почему среди общецерковных проблем приходится выделять проблемы молодежные — несвойственные более старшему поколению.

Вот с каким грузом внутреннего мира, с какой больной душой часто приходит подросток в храм. Что же он ищет в Церкви? И что находит? Содрогаешься, если просто искренне задаешь эти вопросы и искренне стараешься ответить. Но это не выдуманная модель для устрашения, а реальный сегодняшний день.

Еще страшнее, что конец у истории чаще всего простой и короткий — как приходят такие “сложные” подростки в храм, так большинство из них и уходит куда-то еще, оставшись чужими. А прийти снова — гораздо труднее. Небольшой (сравнитель­но с ушедшими) процент молодежи остается и как-то выживает в Церкви.

Как им помочь стать личностями в Церкви, стать христианами? Как не упустить колеблющихся? Наш основной вопрос — что делать? — требует хоть каких-то начал ответа, хоть какого-то осмысления и практических действий.

Здесь очень важно различить, что от кого зависит: что зависит от самого человека, приходящего в Церковь; что — от встретившего его приходского священника; что — от настоятеля храма и от его установки на определенный стиль храмовой жизни и в соответствии с ним — на отношение к приходящему; что — от решений Патриархии, от правящего епископа.

Приходящему человеку важно знать, чего он ждет от Церкви, действительно ли он пришел в поисках Божьей воли о себе, как Церковь может помогать ее обрести, каковы его первые шаги в православном храме на этом пути. Все это в свою очередь важно узнавать не только из брошюр, но из опыта общения с людьми Церкви, прежде всего — со священником. Видимо, священник здесь — ключевая фигура, встреча с которым так или иначе может изменить ход мыслей или строй жизни человека.

Следует спрашивать с себя — всегда ли нам интересен человек, всегда ли узнаем мы мотивы, приведшие его в храм, что лично я могу сделать для его воцерковления, как помочь ему пройти первые шаги в Церкви и не остаться на всю жизнь новоначальным? Кто и как может помочь священнику на этом пути и есть ли у него вообще заинтересованность в воцерковлении новых и новых людей, нет ли пагубной остановки и начала бездушного формализма? Становятся ли для священника граждане, миряне прихожанами, а не “захожанами”, прихожане — паствой, чадами — детьми единой церковной семьи? Снова, как видим, не обходится без проблемы церковной общины. Но начало окормления новообращенного, начало его жизни в Церкви возможно только если священник положительно отвечает на эти вопросы и на практике начинает решать их.

Положительные ответы на поставленные выше вопросы возможны, если у настоятеля храма есть попечение, забота о вновь приходящих людях, выражающаяся не только на словах, но в практической поддержке начинаний священников, занимающихся окормлением паствы.

Здесь следует различать материальные возможности по созданию, например, воскресных школ разных уровней сложности, по организации паломнических поездок и других мероприятий, требующих затрат, и идейные установки настоятеля, который бывает в принципе не заинтересован ни в каком молодежном движении при его храме.

Надо признать, что с советских времен многие с недоверием и опаской относятся к любым молодежным объединениям, не допуская их возможности при храме. Но отвечая на вопросы о молодежных проблемах, все молодые люди и девушки прежде всего говорят о дефиците общения, о необходимости поиска форм этого общения, о совместном решении проблем, которые невозможно решить в одиночку, причем подчеркивают надежду на общение именно при Церкви, при храме, постепенно становящемся родным.

Мне подали несколько списков возможных форм такого общения. Среди них — паломнические поездки по святым местам и путешествия к памятникам русской истории, культуры, да и просто на природу; чаепития с обсуждением проблем, которые больше всего волнуют молодежь; занятия по церковной истории, литургике, Новому Завету; лекции по церковной, классической и современной культуре: литературе, музыке, живописи и иконописи, о кино и театре; создание православных лагерей отдыха; посильное участие в ремонте и реставрации храма; организация групп помощи престарелым, инвалидам и сиротам, как прихожанам храма, так и при больницах; организация воскресной школы для детей и катехизаторских курсов для взрослых; помощь нуждающимся прихожанам; издание церковной приходской газеты.

Подчеркиваю: все это идеи самих молодых прихожан, которые хотели бы во всем этом принимать посильное участие.

Конечно, средств на все сразу не хватит, но с чего-то можно начать, чтобы не погубить саму инициативу, если молодежь в Церкви нам действительно дорога. Конечно, у нас совсем не хватает опыта для такой работы, не хватает кадров. Видимо, наряду с бухгалтером, ризничим, звонарем, реставратором необходимо вводить при храмах обязательные должности катехизатора и педагога-организатора, непосредственно ответственных за работу с молодежью. Подготовка таких специалистов должна вестись в православных ВУЗах.

Необходимы также живые человеческие связи не только внутри общины, но и между приходами, чтобы избежать опасности обособления и тщеславной изолированности. Необходимость должностей педагога-организатора и катехизатора, совместного общения вне богослужения, впрочем, как и совместной молитвы, следует, видимо, отметить в Уставах приходов. Особая тема — непосредственное участие детей и молодежи в богослужении. Для подростков важно, что им доверяют пение, чтение в храме, пономарские послушания. К этим послушаниям необходимо серьезно готовить молодежь.

Что касается общецерковных постановлений по работе с молодежью, думаю, полезно было бы обратиться к Деяниям Поместного Собора 1917 года, где вопросы современной церковной жизни рассматривались очень подробно и наверняка часть его решений оказалась бы востребованной сегодня. Пока жизнь нашей Церкви строится почти вне исполнения решений этого одного из важнейших для нас Поместного Собора.

4.

Есть в храмах и небольшая часть молодежи, пришедшая из других конфессий, других религий.

Их особенность в том, что им не по книжкам и рассказам, а по собственному опыту есть с чем сравнивать не только вероучение, но и практику жизни. От того, что они увидят в наших храмах, зависит — станут ли они православными или их пребывание с нами станет для них лишь очередной пробой.

* * *

Вот лишь несколько соображений о проблемах молодежи в церкви по материалам, собранным за один день. Каждое из них можно и должно развить и конкретизировать, но это требует основательной работы специалистов.

В заключение хотелось бы привести положительный пример общины с непосредственно молодежной направленностью. По соседству с нами есть храм, где опытные педагоги, психологи и врачи занимаются в группах с детьми буквально с полутора лет и с молодыми родителями, где проводятся регулярные походы летом на байдарках, где краевед проводит экскурсии по историческим местам Москвы, по Золотому Кольцу, по маршруту Москва-Ярославль и другим. Это храм, где молодой настоятель показывает пример любви к молодой пастве, любви, проявляемой в заботе и внимании ко всем сторонам жизни молодежи. Есть и еще в Москве храмы, с работы которых можно брать пример, есть чему поучиться в воцерковлении и окормлении молодежи.

При всех очевидных трудностях духовенства, нагрузках и перегрузках, если всерьез поставить задачу воцерковления нашей молодежи, то на этом пути богатые перспективы.

Не уходит молодежь из тех храмов, где к ней проявляются искренние, неподдельные забота, бескорыстный интерес и внимание (а всякая фальшь в молодости видна очень остро и воспринимается болезненно), где есть у молодежи общение между собой и со старшими в самых разнообразных формах (чем разнообразнее, тем лучше), но общение, центром которого остается Божественная Литургия, на которой они не пассивно присутствуют, но сознательно в ней участвуют, причащаясь совместно, как одна семья. Не уходят оттуда, где без подавления свободы есть ответственность прихожан друг за друга, а пастыря — за всех. Если есть искренность и любовь, то найдутся и формы для их выражения.

Ведомому Богу

Детство Зарины. Кукла

С детства я отличалась религиозностью. Бабушка моя была ревностной мусульманкой, чего никак нельзя было сказать о моих родителях. В мечеть отец заходил только по большим праздникам; родители не молились, не постились; и Коран, подаренный бабушкой, в конце концов куда-то исчез из нашей квартиры.

До девяти лет я жила в Казани, и воспитанием моим преимущественно занималась бабушка. Строгая, но любящая, честная и добрая, она сделала для меня очень много (внучек у нее было всего две: я и Рушана), и поэтому, когда я всерьез задумалась о крещении, первым делом пришла на ум мысль: бабушка очень расстроится.

Моя бабушка, как и полагается настоящей женщине, воспитанной в традициях ислама, исправно держала уразу (пост) и творила намаз пять раз в день; она очень переживала из-за сына (моего отца), который относился к вере довольно равнодушно.

Бабушка учила меня молитвам, они казались мне особенно чудесными, волшебными — как ключи к двери, которая ведет в мир новый, загадочный, неизведанный. И в этом мире любили и знали меня — маленькую Зарину, я была там почти «своей», не чужой, — к этой мысли приучила меня бабушка. И до сих пор еще в тайниках моей памяти изредка всколыхнется и прошуршит осенним листиком непонятная бабушкина (но оттого и близкая!) молитва «Бисмилла и рахман и рахим».

И мне казалось, что нечто магическое, тайное было за расписанными арабской вязью стенами мечетей.

На всю жизнь мне запомнился случай из моего детства: я вернулась из школы, где на уроке труда мы мастерили хорошеньких куколок из мулине. У меня получилась особенно красивая кукла в малиновом платье, с раскинутыми в стороны желтыми руками. Я повесила куколку на шею и отправилась домой.

У бабушки (она жила тогда с нами) мой вид вызвал жуткое негодование.

— Это что такое, Зарина? Это что ты себе на шею повесила?

— Абика (бабушка), это кукла. Из школы… мы… делали…

— Я тебе покажу куклу! Это крест, а не кукла! — (У моей поделки руки были раскинуты в виде креста). — Снимай немедленно!

Бабушка отобрала куклу, выдернула желтенькие руки и, только увидев мои слезы, принялась меня утешать.

— Сделаю тебе куклу еще лучше. Красавицу из красавиц. А кресты на себя нельзя вешать, Зарочка. Ты мусульманка. Повтори.

— Я — мусульманка, — сквозь слезы пролепетала я, и бабушка уже ласково гладила меня по голове, сажала за стол обедать и называла нежно «кызым», то есть «моя дочь».

В третий класс я пошла уже в Москве. Были разные трудности дома, и даже на меня, ребенка, частично ложился их груз. И почему-то именно в это время я совсем отошла от веры: не было рядом мудрой бабушки, были родители, у которых была только я и больше никого. Я как-то рано ощутила свою «нужность» им и стала очень приземленной, привязанной к конкретным моментам — все волшебство быстро исчезло из моей жизни.

Мимо мечетей я проходила довольно равнодушно — быть может оттого, что они были «московские», не родные.

Так надо. Музыка

Не могу точно вспомнить, в какой момент у меня появился интерес к Православию.

Возможно, он возник во мне с той поры, когда мы переехали в Москву? Или после того, как я поплакала над легким, причудливо расписным, как изящная шкатулка, рассказом И. Бунина «Чистый понедельник», или когда, дрожа, читала «Братьев Карамазовых» Достоевского? Или когда впервые в жизни попала вместе с одноклассниками на экскурсию в Троице-Сергиеву Лавру и прочитала на одном из храмов надпись, поразившую меня до оцепенения, — «Ведомому Богу»?

…Сбылась мечта моей беспокойной ищущей юности: я стала студенткой МГУ. После того, как мы с новоиспеченной подругой увидели себя в списках поступивших, она в переполнявших ее через край радости и восторге потащила меня в храм мученицы Татианы при МГУ — «ставить свечки».

— Зачем ставить? — не поняла я.

— Ну как, в благодарность. Мы же поступили! — по пути объясняла Лена.

— Ты верующая, православная? — обрадовалась я. Как давно мне хотелось поговорить о православной вере!

— Не важно! — отмахнулась подруга. — Главное, что мы поступили. А свечки поставить надо. Так надо, понимаешь, Зарин?

Я ничего не понимала. Что значит «так надо»?

Однажды я робко переступила порог Татианинского храма и попросила в книжной лавке книгу о православной вере.

— Ну, какую вам книгу предложить, девушка? Их очень много — о православной вере. Вот ответы на вопросы, священник отвечает, это вот издание больше для детей подходит, а это для людей воцерковленных… А вы, может, православную энциклопедию купите?

— Не знаю, как скажете, — я пожала плечами.

Продавщица пытливо посмотрела на меня.

— А Библия у вас дома есть?

Я отрицательно покачала головой.

— Ну вот, с Библии и надо начинать. С Евангелия. Вот вам Евангелие, отдельно Новый Завет, а потом докупите, если что.

Дома я стала листать небольшую книгу с православным крестом на обложке. Как-то ненавязчиво вспомнилась бабушка — и мне стало отчего-то стыдно, словно я делала что-то плохое, недозволенное. Я отложила Евангелие на время, а потом все-таки прочитала его от начала и до конца — просто как главную христианскую книгу. Первое впечатление: я была просто очарована, заворожена, если так можно сказать. До чего же Евангелие было добрым, ласковым, теплым, каким-то прощающим, дающим надежду на что-то опять же доброе, светлое. Прочитав его впервые, я не поняла почти ничего, кроме разве что описания жизни Христа, но как много мне запомнилось непонятных изречений!

Я ходила, прислушиваясь к себе и повторяя в уме эти величественные изречения, и мне казалось, что звучит внутри меня особенная музыка — музыка Евангелия.

А потом была сессия и обычная студенческая суета, размеренные трудовые будни и яркие праздники, и больше Евангелие я не читала: все как-то не случалось. Иногда я вспоминала об этой книге, но почитать руки не доходили. Я помню, что чаще других эпизодов из Евангелия в памяти всплывала Гефсиманская молитва. Этот момент в жизни Христа мне казался почему-то наиболее сильным и печальным. Я не понимала, как Бог может испытывать чувство одиночества и скорби (разумеется, в то время я понятия не имела, что Христос был Бог и Человек), и это реальное ощущение оставленности и брошенности вызывало у меня глубокое сочувствие к Спасителю. Как мне было жаль Его! Христос совсем один в темном притихшем Гефсиманском саду, слабо освещенном луной, апостолы мирно спят, а Ему предстоит столько всего пройти; Его ждет позорное распятие — и в такие минуты Он всеми оставлен!

Этот евангельский эпизод крепко впечатался в мое сердце и память, и мое первое познание «христианского Бога» было именно таким — сопереживание бедному, одинокому, всепрощающему Христу.

Ко мне навстречу вышел…

Летом я с подругами отправилась отдыхать на Кавказ, в Мацесту, всего на десять дней. Планы у нас с Ритой и Леной были грандиозные, но сил и фантазии хватило только на то, чтобы валяться каждый день на пляже. От моря нас невозможно было оторвать.

И все-таки перед возвращением в Москву мы решили поехать на какую-нибудь экскурсию. Только сразу же возник вопрос: что посетить? Ведь вокруг было столько удивительных мест.

В конце концов, мы сошлись на Абхазии: с ней у нас было связано веселое воспоминание. Как-то вечером, возвращаясь с пляжа втроем, у перекрестка, где начинался рынок, мы увидели старика-грузина с большим завязанным мешком, стоявшим около его ног. В мешке что-то шевелилось.

— А что вы продаете? Что там, в мешке? — полюбопытствовала Рита. — Кот?

— Зачэм кот? Какой кот? Это наложниц я вэзу в горы, в Абхазыю, продать, — и дед добродушно рассмеялся.

— Наложниц в Абхазию? — повторила, недоумевая, Рита.

В это время в мешке захрюкали. Мы расхохотались.

— Поросенок! Там у вас поросенок! — мы смеялись, как дети.

И поэтому мы дружно рассмеялись и вспомнили поросенка в мешке, увидев на стенде турфирмы слово «Абхазия». Вопрос о том, куда ехать, был решен: мы собрались на экскурсию именно туда.

День выдался безумно жарким, казалось, что воздух превратился в тягучий горячий пласт. Одуревшие от жары туристы лезли прямо в одежде в горное озеро Голубое, фантастически красивое, от ледяной воды которого моментально сводило ноги.

Как говорится, нам уже было «ни до чего». Двухминутное купание в море, в Гаграх, облегчения не принесло. Наконец автобус остановился около Новоафонского монастыря — последнего пункта программы нашей экскурсии.

Надо было подниматься в гору. Туристы — мокрые, красные — с трудом передвигая ноги, брели вверх к монастырю в гробовом молчании — сил разговаривать не было.

Лишь у некоторых возникло желание стоять в душном помещении за свечами и записками. Мы послушно ходили по монастырю за экскурсоводом, и я ничего не ощущала, кроме отупляющей усталости. Почему-то монастырь не произвел на меня особенного впечатления. Веселый, полосатый снаружи, и величественно-мрачный, темный внутри. В сумраке огромного храма потрескивали свечи, проступали лики икон.

— А теперь можете полюбоваться архитектурой монастыря, у вас в запасе тридцать минут. Встречаемся без пятнадцати четыре у автобуса.

Рита с Леной упали на скамейку, обмахиваясь газетами, а я пошла бродить по храму.

Фрески, иконы в полумраке, неслышно снующие прислужницы в темно-синих халатиках, и вдруг… из темноты, в бликах горящих свечей, словно из длинного неосвещенного тоннеля, ко мне навстречу вышел Христос.

Он стоял на коленях на сером камне, чуть разведя руки в стороны и устремив взгляд вверх, на небо, словно разговаривал с кем-то, и лицо Его было таким грустным, таким страдающим, молящим, что я застыла на месте; сердце болезненно заныло. Белое простенькое одеяние, серо-синяя накидка на плечах (или как это называлось раньше?), и позади Спасителя — деревья, уснувшие в тишине ночи, и какие-то растения, и совсем вдалеке — спящий, спокойный Иерусалим. А небо — глубокое, темно-синее, и очертания туманной голубой чаши среди тихих звезд. И в этой темноте, в ночной тиши — яркое, солнечное свечение вокруг головы Христа.

Я моментально узнала изображенный на иконе сюжет из Евангелия — оставленный всеми Христос в ночь перед Распятием в Гефсиманском саду.

— Как называется эта икона? — прошептала я, поймав за руку церковную уборщицу.

— Моление о Чаше, — она указала масляной рукой на желтые буквы, застывшие на темном небе иконы.

— А почему Он молится Чаше? — не поняла я.

Женщина смотрела на меня ласково и спокойно.

— Моление о Чаше, а не Чаше. Господь молился о Чаше Своему Отцу, Богу-Отцу перед Распятием. Он знал все, что с Ним будет, и молился об этой Чаше страданий, которую Ему надлежало испить. Это была молитва об укреплении перед всеми испытаниями. Вот вы почитайте Евангелие.

— Я читала, — отозвалась я. — Спасибо вам, огромное спасибо!

Я достала фотоаппарат и сквозь пелену слез несколько раз сфотографировала чудесную икону.

Мне не хотелось, чтобы меня видели Рита и Лена. Мне вообще не хотелось, чтобы меня кто-то видел, чтобы кто-то был рядом. Хотелось лишь одного: плакать здесь совсем одной рядом с камнем из Гефсимании, камнем, где стоит Христос, устремивший печальный взгляд на небо.

— Зара, пошли! Уже время…

И все-таки я опоздала к автобусу, потому что бросилась в церковную лавку в надежде купить икону «Моление о Чаше». Такой иконы там не оказалось.

Возвратившись в Москву, я разыскивала эту икону во всех храмах и церковных лавках, понимая в то же время, что я ее не найду. Конечно, иконы «Моление о Чаше» я встречала, но написаны они были по-другому, а мне хотелось именно такую, какая была в бедном абхазском храме. Наконец я рассталась со своей мечтой.

К моему большому огорчению, фотография иконы не получилась: слишком темно было в этом храме.

Тот, Которого я знала

Время шло, и наступил тот день, когда я вошла в маленький храм рядом с моим домом и обратилась к священнику с просьбой крестить меня.

Перед этим Таинством он просил меня походить на Литургию и выучить некоторые молитвы. Я стояла на Литургии и послушно, с полным сознанием своей правоты, уходила после возгласа диакона «Оглашенные, изыдите».

Мне приятно было быть «оглашенной», то есть пока не крещеной, но готовящейся. Таинство ждало меня впереди.

— Вы выбрали имя, которое хотите принять во время крещения? — как-то раз, неожиданно спросил меня отец Андрей.

— Нет, я не знала, что надо выбрать имя. Совсем любое?

О. Андрей принес мне церковный календарь.

— Какого числа вы родились?

И я узнала, что в день моего рождения, 7 декабря, празднуется память святой великомученицы Екатерины. Больше вопрос о выборе имени не стоял. Родители по-прежнему, конечно, называют меня Зариной, Зарочкой, Зарой, но когда к телефону просят «Катю», они зовут меня. А это дается очень нелегко, я знаю.

В тот день, когда меня крестили — 7 декабря — в день рождения и день моего Ангела, выпал первый снег. В храм я вошла, когда рассерженная осень разметала повсюду остатки прелых листьев, а вышла, когда земля была уже присыпана снегом, и хлопья все падали и падали — очень медленно и несмело.

Я шла в этой тишине и чистоте, до краев полная сознанием совершившегося Таинства, и так боялась потерять, разлить это ощущение тихого блаженства! Я поехала в музей Андрея Рублева, затем долго гуляла, а когда стемнело, зашла в первый попавшийся храм, и мне повезло: там читался акафист великомученице Екатерине. Домой возвращаться так не хотелось…

Идя домой, я повторяла фразы, пытаясь их осмыслить и принять: «Я — православная! Я теперь Катерина. Я — крещеная!»

И вдруг…

«А что если я не права?!» — помимо моей воли внутри меня бухнула и придавила сознание эта страшная мысль. «Я из мусульманской семьи, этническая татарка. Ни капли русской крови. Зарина Фаридовна Абдулгалеева. И вдруг — такое… изменить вере отцов».

— Господи, помоги! Я верю, верю! Это все не то — мои мысли, — я содрогнулась в беззвучной молитве к моему Богу, Богу, Которого я знала, Богу христианскому, Гефсиманскому…

Я почти бежала домой и специально пыталась думать только о предстоящей сессии. Неожиданно на мобильный позвонила мама и, узнав, что я рядом с нашим домом, попросила купить «суперклей»: что-то там у нее сломалось.

Я подбежала к киоску, когда он уже закрывался.

— Пожалуйста, мне только два суперклея, — умоляюще попросила я.

Пожилая продавщица, молча вздохнув, кивнула. Она долго не могла найти мне сдачи 4 рубля.

— Да не надо мне, не ищите! Спасибо за клей! — и я повернулась, чтобы уйти. Продавщица настойчиво позвала меня.

— Подождите. Мне чужие деньги не… — она не договорила. — А, вот, может, календарик возьмете, а? На будущий год? Как раз последний остался.

— Давайте, конечно.

Она сунула мне в руку маленький календарь. Я бросила его в карман.

Дома вместе с клеем я достала календарь и ахнула. Что-то теплое, родное разлилось по сердцу, помимо воли выступили слезы.

На сером камне, на коленях стоял Христос, чуть разведя руки в стороны и устремив взгляд вверх, на небо. Мой Христос! Христос, Которого я знала!

Я перевернула календарь и прочитала внизу: «Фрагмент росписи собора монастыря св. апостола Симона Кананита г. Новый Афон (Абхазия)».

Его влияние

От бабушки мой «революционный поступок» отец предложил временно скрыть, и я с ним полностью согласилась: зачем нарушать спокойствие старого больного человека? Пусть все идет своим чередом.

В конце июня к нам в гости приехала моя двоюродная сестра Рушана и узнала, что я стала Катей. С великим трудом приняв эту новость, Рушана отвезла ее бабушке. Когда мы созванивались с сестрой, она сказала, что бабушка очень расстроена и говорить со мной пока не хочет.

— Наверное, называла меня предательницей. Или что-то вроде «с волками жить — по-волчьи выть»? — спросила тогда я. В ответ Рушана обиделась.

— Ты очень плохого мнения о бабушке. Она тебя по-прежнему, конечно, очень любит и считает, что ты ни в чем не виновата, просто попала под чье-то влияние, и рядом не оказалось человека, который мог бы тебе помочь… а ты же с детства была с… обостренным чувством веры.

— Бабушка отчасти права, — отозвалась я. — Я попала под влияние Бога, если можно так сказать. Он меня позвал, и я вдруг Его нашла — просто пришло время.

— Ты нашла чужого Бога, — тихо проговорила Рушана. — Ты отказалась от своей родной веры.

Я не собиралась спорить, что-то доказывать, объяснять: все это было незачем. Есть в жизни такие моменты, когда не надо говорить, потому что слова, какие-то доводы до невыносимости бессильны и пусты, и каждый останется при своем мнении. Есть моменты, которые можно только почувствовать, уловить душой, они выше любых слов.

Рушана тоже замолчала, и я услышала, что она плачет.

— Не надо, ну, пожалуйста, не надо. Я тебя очень люблю. И мы ведь все равно… дружим и вместе.

— Да, это так… просто вспомнила… так, мелочь.

— Что ты вспомнила, Рушана?

— У нас очень красивую мечеть построили. Ну, ты знаешь, наверное. Кул Шариф.

— Когда я приеду в гости, обязательно сходим с тобой ее посмотреть! Хорошо?

— Да, Зарина, сходим. Ну, успехов! Целую тебя. Бабушке пока не звони. И не переживай, ты же знаешь нашу бабушку. Она тебя, конечно, простит. Ну, до свидания!

— Звони!

Папа отнесся к моему решению стать православной христианкой с сочувствием.

— Ну что ж, раз ты это выбрала, раз тебе это близко, наверное, я не должен препятствовать, — заметил он со своей мягкой улыбкой, и мы обнялись. — Все равно ты останешься моей дочкой Зариной, кем бы ты ни стала — православной, католичкой или буддисткой.

— Такого папы, как у меня, больше нет ни у кого! — рассмеялась я, целуя кудрявые седые волосы отца.

Мама пошумела — больше от необычности происходящего: в нашей семье, среди нашей родни это был первый случай перехода в другую веру. Я назвала дату предстоящего мне крещения — родители не захотели прийти в этот день в храм, и я была очень рада этому. Мне кажется, они не захотели мне мешать — даже не мешать, а просто напоминать о себе в такую минуту. Ведь тогда, во время крещения, в храме существовала только я — Зарина-Катерина — и Христос, и буквально считанные секунды мне был никто не нужен и ничто не нужно, даже, наверное, кислород.

Это были свет и радость — настоящее чудо, и мне казалось, что я чуть-чуть, совсем капельку причастна к тому, что чувствовал князь Владимир, когда крестился, и великомученица Екатерина, и Варвара, и другие святые, крестившиеся в зрелом возрасте.

Сестра Рушана однажды серьезно спросила меня:

— Зара, но ты, наверное, хоть изредка, хоть неосознанно, хоть во сне — но сожалеешь, что стала... другой? Что приняла другую веру?

И я чистосердечно ответила:

— Нет, никогда. Правда. У меня наоборот такое ощущение, словно я что-то приобрела, очень-очень дорогое, то есть бесценное. И стала очень богатой. Внутри богатой. Раньше у меня такого не было.

— Странная ты все-таки, Зарина, — вздохнула Рушана. — И от этого я тебя люблю еще больше.

А самое главное, самое важное, самое радостное и удивительное для меня событие — моя Рушана спустя два с половиной года после моего крещения крестилась сама. И крестился ее муж. Она стала Марией, а Ильнур (муж) — Ильей.

 

Христиане Святой земли — между молотом и наковальней

 

Гавриил Налбандян живет в Иерусалиме. Днем он пишет иконы в маленькой квартирке при монастыре святых Архангелов в Старом Городе, в двух шагах от храма Гроба Господня, а вечером возвращается домой, к жене и детям. Ничего необычного в этом образе жизни нет, но среди паломников и местного духовенства Гавриил и его семья стали своеобразными знаменитостями.

Гавриил Налбандян с женой Дарьей и сыном Мишей

Несколько лет назад накануне праздника Успения Божией Матери шел крестный ход от храма Гроба Господня к гробнице Божией Матери. В толпе паломников находилась студентка Медицинской академии им. Сеченова Дарья Козлова, и, как пишут в старых книгах, Богу было угодно, чтобы она встретилась с молодым человеком в стихаре, певшим во время крестного хода стихиры праздника. Это и был Гавриил.

Теперь у них двое очаровательных сыновей, в которых перемешались арабская, армянская и русская крови. Внешне они не похожи ни на один народ и слышат с рождения несколько языков.

Гавриил сам происходит из смешанной семьи: отец его армянин, а мама — православная арабка. Сочетание для нас непривычное, но здесь нередкое. Исключительным является выбор самого Гавриила: крещеный в Армянской апостольской церкви, он сознательно принял Православие и перешел в Иерусалимскую Православную Церковь.

 

Чудо иконы

Он носит армянскую фамилию, с недавних пор имеет израильское гражданство, молится по-гречески, говорит с родителями по-арабски, а со своими детьми и супругой — по-русски. Он возит в машине российский флажок и подумывает о переезде в Россию.

Многие годы Гавриил, сначала один, а потом с Дашей и старшим сыном, жил в своей мастерской. Но с двумя детьми на 15 метрах, считая кухню и санузел, уже тесновато. Теперь Гавриил здесь только работает по металлу и пишет и реставрирует иконы.

За работой

В Мастерской пахнет деревом и красками, вдоль стен стоят иконы, а на стенах висят портреты действующих Патриархов — Иерусалимского Феофила и Московского Кирилла — и покойных Патриархов — Иерусалимского Диодора и Московского Алексия.

Гавриил трудится над ликом Спасителя, я сижу рядом и наблюдаю.

Икона свв. Косьмы и Дамиана

- Правда, хорошо сохранилась? — показывает потрескавшуюся от времени икону святых Косьмы и Дамиана.

Одобрительно киваю — на большее моих познаний в искусстве не хватает.

Иконописец хитро улыбается и раскрывает секрет:

- На самом деле, это подделка. Стилизация. Тут только доска старинная, а писал я сам.

- А материалы для работы самостоятельно делаете?

- Нет. Краски заказываю в Греции и России. Технику изготовления знаю. Готовить краски самостоятельно, к сожалению, нет времени. Доски я покупаю, но готовлю для работы сам. Лучше всего дуб, но дуб дорогой. Сейчас пишу на орехе.

- Где учились иконописи?

- Сначала у отца, 11 лет, с 1986 года. А в 97-м меня уже от Иерусалимской Патриархии отправили учиться на Афон и затем в Салоники. Ну и потом, уже когда женился, я год учился в Москве, в Свято-Тихоновском университете.

С женой Дашей

- Русский там выучили?

- Начинал я изучать русский еще раньше, в Вифлееме, на годовых курсах русского языка. Проучился два месяца, знал грамматику, читал, но практики не хватало. А потом женился на Даше — тут и практика появилась.

- Вы обычно работаете на заказ или по зову сердца?

- На заказ — тоже по зову сердца. Это же икона.

- Кто ваши основные заказчики?

- Самые разные люди. Я работаю в храмах и монастырях — например, храм святого Георгия в Рамле расписан мной, и иконы там мои. Работал по заказу бывшего игумена гробницы Божией Матери.

Русский посол (мы с ним много общаемся) четыре иконы заказывал: для себя, Медведева, Сергея Лаврова и, кажется, Путина.

Иногда пишу в подарок. Несколько лет назад написал икону святителя Алексия Московского специально для покойного Патриарха Алексия. Подарил ему на день Ангела. Приедет Святейший Кирилл с официальным визитом — если будет возможность, попытаюсь и ему подарок написать.

 

Путь к Православию

- В какой вере вы воспитывались?

- Меня и братьев мама приводила в православный храм. Но крещен я был в Армянской церкви, потому что к ней принадлежит мой отец, даже дом родителей находится при армянском монастыре. Здесь принято детей крестить и воспитывать в конфессии отца.

С супругой и сыном Федей

Смешанные браки здесь — обычное дело. Богословских различий почти никто не понимает. А те редкие люди, кто понимают, особо не задумываются. Мой отец, например, относится к вере и догматическому богословию очень серьезно… но старается об этом забыть.

 

- Почему решили уйти к грекам?

- Читал Святых отцов. Думал. Хотел стать монахом. Мечтал попасть в Лавру святого Саввы. Но не попал (Гавриил снова широко улыбается). Зато женился.

А решающим был такой момент. Я долго колебался, снова и снова перечитывал Святых Отцов, но уверенности еще не было. Тогда я стал молиться и попросил Бога: «Если истина в Православии — дай мне знак, чтобы я был внутренне уверен, что не ошибаюсь». В 92-м году мы с друзьями были в Рамалле. И там мне рассказали, что в храме мироточит образ Богородицы. Я пошел поклониться, смотрю — а это моя икона. И я понял, что это знак от Бога.

Подпись

Мой отец тоже пишет иконы, он меня и учил. (Вообще-то армяне иконоборцы, но здесь велико греческое влияние.) Он очень верующий человек, много молится, но у него чудотворных икон нет. Потому что он еретик (в самом простом церковном смысле этого слова), а я нет.

- Как отец встретил ваше решение поменять конфессию?

- Долго обижался. До сих пор меня считает предателем. Говорит, разбираться в богословии — не наше дело. Главное, верить, что Христос пришел нас спасти, а остальное неважно.

За работой

- У православных такое же наивное богословие?

- По-разному. Греки — в большинстве своем это более или менее образованные священники, они хорошо разбираются в богословии.

А про арабов могу привести пример. Многие православные арабские дети ходят в католические школы. А там требуют ходить в католическую церковь, иначе возникают большие конфликты.

До богословия дела никому нет — могут в один день сходить в католический и православный храм. Считают, что так и надо — больше благодати получишь.

- Как приняли греки?

- Отлично. Меня учили греческому языку, византийской музыке. Я делал, что хотел. У меня были отличные отношения с покойным Патриархом Диодором. Много помогал бывший Патриарх Ириней — вот эту мастерскую я получил при нем.

 

Между Израилем и Палестиной

- Итак, вы свободно владеете несколькими языками: арабским, армянским, греческим, русским, ивритом…

- Нет, ивритом не свободно. Иврит я учил, чтобы получить израильское гражданство — оно мне было нужно, чтобы было удобнее путешествовать. Потом мы поехали в Россию, и я многое забыл. Но говорю неплохо.

Эскиз иконы "Брак в Кане Галилейской"

- Расскажите, как путешествуют граждане Палестины? Ведь через Израиль они никуда выехать не могут…

- Уже десять лет не могут. Путешествуют через Иорданию — с Иорданией у Палестины границ нет. Раньше был аэропорт в Газе, но его разбомбили давно.

- А у арабов — жителей Израиля, как ваша мама, есть какая-то гражданская позиция? Ей бы не хотелось жить в Палестине, в своей стране?..

- Таким, как моя мама — все равно. Она родилась в Бейт-Сахур [«Поле пастушков» - пригород Вифлеема, место, связанное с евангельскими пастушками, услышавшими благовестие о Рождестве Христовом — М. С.], вышла замуж в Иерусалим, о политике не думает. Все родственники ее живут в Палестине, но она может к ним ездить, у нее иорданский паспорт.

Палестинцам живется хуже. Разрешение на въезд в Израиль у некоторых из них бывает раза три-четыре в год, по праздникам. Есть люди, которые живут в Вифлееме, а в Иерусалиме не были лет двадцать, хотя тут ехать четверть часа.

Раньше было проще — если вступали в брак между собой граждане Израиля и Палестины, палестинец получал вид на жительство в Израиле. Сейчас это невозможно.

Христиане между молотом и наковальней

- Как складываются отношения между христианами и мусульманами в Палестине?

- Очень напряженно. Мусульмане нас считают язычниками. Не хочу обобщать — мы снимали дом в арабском районе, и наши соседи — замечательные люди, мы заходили друг к другу в гости, очень тепло общались. Но если будет мусульманское государство, нам тут не жить.

 

- Ну да, а Израиль, что ли, защищает христиан?

- Пока да. Знаете, кошки так мышами играют. Если тут будет Израиль без Палестины — нам конец, мы им совершенно не нужны, здесь будет строиться чисто еврейское государство. Если тут будет мусульманская Палестина без Израиля — нам тоже конец, нас просто уничтожат.

Монастырь Свято́й Тро́ицы в Хевроне. Фото Ирины Филипповой

- Но есть же примеры мирного сосуществования. В Хевроне, например, мусульманское население, все женщины в платках, но там тихо.

- В Хевроне очень много радикально настроенных мусульман, просто там совсем нет христиан. Поэтому и тихо. Есть только русский монастырь, и местные жители считают, что русские там находятся временно.

Самое обидное, что проблемы христиан никого не волнуют. Многие знают, что в Газе происходит? Там несколько раз жгли храм, убивали христиан, запрещают православным арабкам выходить с непокрытой головой.

Есть в Газе магазин церковной книги. Пришли к хозяину и говорят: «Либо ты закрываешь лавку, либо мы тебя убьем». Он отвечает: «Нет, я не закрою, мы, христиане, тут живем, так же, как и вы». Ему отрезали голову на месте. Хоть одно СМИ об этом рассказало?

Даже в Вифлееме (!) вы в Рамадан не сможете прилюдно есть и пить — побьют.

Рядом с Вифлеемом находится монастырь св. Феодосия — настоятеля несколько раз били, пытались выгнать из этих мест — он держится. Хоть бы кто вступился! Власти Палестинской автономии никаких мер не принимают. Разбирайся как хочешь.

Монастырь прп. Феодосия

Когда между Палестиной и Израилем шли военные действия, в Вифлееме воевали так: входили в дома христиан и начинали из них обстреливать еврейские районы. Естественно, израильские солдаты в ответ обстреливали христианские дома. Им же тоже на христиан совершенно наплевать.

С еврейской стороны отношение не лучше.

Когда я только познакомился с Дашей, мы пошли в румынский монастырь. Туда надо идти через ортодоксальный иудейский район. Так вот, нас увидел мальчик, заметил у Даши крест и стал нас закидывать камнями. И то же самое, его никто не одернул.

Новомученик Филумен (Хасапис)

Про убийства архимандрита Филумена и матушки Анастасии все слышали.

Архимандрит Филумен служил в Самарии, в храме у колодца Иакова. Ему несколько раз угрожали фанатики-сионисты. Был убит в 1979. Прославлен Иерусалимской Православной Церковью в 2010 году.

Новомученица Анастасия — мать архимандрита Иоакима (Строгилу), служившего до своей смерти в 2009 году в храме святой Пелагеи на Елеоне. Отцу Иоакиму также многократно угрожали фанатики-сионисты. В 1995 году было совершено нападение на него и матушку Анастасию, приехавшую к нему в гости.

Отца Иоакима смог защитить паломник Владимир — ныне афонский монах Варсонофий, а матушка была найдена задушенной. Ныне прославлена Иерусалимской Православной Церковью как местночтимая святая. — М. С.

Христиане здесь — не политическая сила. Поэтому никакие СМИ о наших проблемах не рассказывают. Мы никому не интересны. Тут очень много религиозных фанатиков всех мастей, и мы между ними, как между молотом и наковальней.